Ясность мысли и ясность рассудка не одно и то же: с последним у меня явно беда, каюсь.
Любовь имеет обыкновение мутить и то, и другое. Чем скорее от нее отрешусь, тем проще.
Однако если говорить о долге... Долг многое проясняет, отрезвляет и мысли и рассудок.
Убийство ради мяса, как мне кажется, естественно. Равноправное возмездие, кстати, тоже.
Равноправное возмездие хорошо при стремлении к покою. Что поделать, покой мне чужд.
Если говорить о Возмездии, то можно забыть о покое: покой не спасет нас от наших убийц.
Лишь полностью очистив Хорьковое Плато от всей его погани, мы сумеем достичь мирной жизни.

Отложив Реуорд в сторону, он молча смотрит на строки, начертанные на земляном полу. Хмурится. В последних своих словах он как-то не очень уверен. Нет, безусловно, перебить туземцев необходимо - едва ли он когда-то в этом сомневался. Но достижение мирной жизни...
Беда в том, что будучи Избранным, он не верил в мирную жизнь: то, что другие называли "мирной жизнью" было лишь тяжкой повседневностью, в которой каждый день кого-то убивали. Каждый день.
А Возмездие предполагает страшное испытание, которое, конечно, не перенесут мясоеды, но пострадают (всенепременно пострадают) и жители нор. Снова поломанные судьбы, снова пробитые лапы, осиротевшие дети... Почему другие не могут этого понять?!
"Потому что ты бракованный," - слышит он хриплую насмешку. - "Не как они. Чужой."
Проще прекратить все это. Совсем. Если поток смоет все плохое... пусть и прихватит и хорошее. И не о чем больше будет жалеть. Да, это будет вернее.
Опаловые глаза чуть увлажнились. Но то была лишь пыль, поднявшаяся, когда он небрежно смахнул строки лапой, смешав с песком...

Крыска, спасибо.))

Ласка шатается по этим пещерам бог знает сколько часов, дней недель - целую вечность шатается, не находя себе место. Раньше, сезонов эдак пять назад, она приходила еще чаще, и это было странно и смешно (Не смешно, никогда не смешно, когда такую соплячку отпускают так далеко одну, без старших, тупые-лицемерные-бездушные-безмооозглые ироды из кроличьего гнезда!).
Надолго оставаться здесь не давала ее работа (Ну как же, Возмездие, часть его, чтоб его, мать его...), но она выкраивает час-другой, чтобы прийти сюда и снова стоять, выглядывая мертвецов, уже истлевших, переродившихся, издохших, снова истлевших мертвецов. Недолгие визиты ее давно сложились для него в вечность.
Наблюдать за Избранной забавно: он почти всегда застает ее здесь, не видит (Потому что ни один смертный не видит через камень, а он, как это ни тяжело признавать, все еще смертный), но слышит за стеной ее шаги. Она такая маленькая, хрупкая, невесомая; поступь улавливается лишь по едва слышному царапанью крохотных коготков о холодную землю. Она не плачет, но дыхание ее сбивается, он чувствует, как ласка прикусила губу, сам почти чувствует железный привкус кончиком языка.
"Кровь и уксус," - проносится в памяти, и ему уже самому хочется плакать.
Чуткое ухо улавливает биение сердца: гулкие, отчаянные удары. Это уже застарелое отчаяние. Он так считает. Но от того оно не прекращает есть девчушку с косыми серыми глазищами (он не видит их, но хорошо помнит). Это тоже не смешно.
Избранный вообще не смеется. А улыбаться он разучился слишком давно, еще в детстве, будучи младше, чем эта козявка Сэлмон.
Ее зовут Сэлмон, он запомнил имя. А еще ее приятель звал ее "ласковой мордой" - это он тоже почему-то запомнил. А еще то, что ее приятель погиб в этой пещере.
В книге написано, что прежде здесь жили черные хорьки, воевавшие с хорьками на Плато. Потом их здесь же убили, а ошметки племени объединились с завоевателями... Кто знал, что какие-то хорьки вновь захотят освоить пещеру и наткнутся на кроликов...
Теперь сюда вообще никто не ходит. Точнее, только двое Избранных... Точнее Избранный и эта шмакодявка, которую поставили на его место.
Свист шпаги. Очередной ритуал, один из многих. Салютует. Не видит его скептическую мину.
-Лу, - голос ее идет эхом по мертвым коридорам. - Мы закончили северный коридор. Он... по-моему, он лучше получился. Получился таким, как ты хотел.
Не ведаете, что творите, тупые выродки...
-Мне, по-прежнему очень сильно тебя не хватает, Лу. Это все была такая ошибка, такая мерзость... Я все еще тебе верю. Все еще...
Уходит. Кажется, достаточно далеко, чтобы можно было зайти следом, выпрямиться наконец во весь свой немалый рост и уловить осколки ее тепла, шлейф присутствия маленькой упрямой соплячки. Отголоски воспоминаний о тощем крольчишке с нелепым именем.
Избранный давно убивает кроликов.
И этот сопляк Лу был из первых.